Эндрю Круми - Принцип Д`Аламбера
Моя мать хотела убить меня — в этом я совершенно уверен. Да, она завернула меня в одеяло, но вряд ли оно могло служить надежной защитой от ночного холода. Одно только провидение (под этим словом я разумею случай) заставило мою спасительницу закончить молитву и выйти из церкви. Позже она рассказывала, что ее внезапно посетило «странное чувство». Ей показалось, что ее ждет какое-то неотложное дело. Это было, утверждала женщина, послание свыше. С другой стороны, она могла услышать шум с того места, где я был оставлен, и именно он заставил ее подняться с колен.
Надо мной простиралась громадная темная пустота. Потом что-то упало из этой бездны на мое лицо — может быть, снежинка? В пустоте что-то происходило, но мои слишком юные глаза — им не исполнилось еще и одного дня — не могли разобрать что. Ко мне приблизилось что-то невообразимо огромное. Сон подсказал мне, что это было лицо пожилой женщины, от которого повеяло уютным теплом.
Было уже темно, когда моя спасительница вышла из церкви, но она все же заметила тряпичный сверток, лежавший на ступенях. Возможно, она не придала бы этому никакого значения, но сверток, ожив, вдруг слегка пошевелился. Из кучи тряпья показалась крошечная ручка, беспомощно хватавшая воздух.
— Пресвятая Дева — дитя! — изумленно воскликнула женщина.
Она склонилась к чуду всем своим полным теплым телом. Во сне я видел, что от темного силуэта что-то отделилось и приблизилось к моим глазам. Кажется, это был палец. Во сне я ощутил сладкий вкус этого пальца.
— Ребенок!
Она подняла меня со ступенек, взяла на руки и прижала к груди тем характерным движением, которое делают все матери, хотя у моей спасительницы (я убежден в этом) не было своих детей. Она называла меня маленьким чудом. Можно было высказать множество более или менее обоснованных объяснений того, как я оказался на ступенях церкви, но женщина настаивала на том, что я упал с неба, такое умиротворенное и задумчивое — поистине ангельское — было у меня лицо. Как бы то ни было, женщина подобрала меня и отнесла в приют подкидышей. Так началась моя жизнь.
II
Пока хозяин работал, внизу, на первом этаже, между слугами Анри и Жюстиной — молодой супружеской парой, следившей за домом Д'Аламбера, — происходил следующий разговор.
— Он снова что-то пишет, — сказала Жюстина. — Приятно видеть, что он отвлекся от своих дум и делает что-то полезное.
— Мне так не кажется, Жюстина. Думаю, что это плохой знак.
Анри был старше, толще и мудрее. Хотя ему не исполнилось еще и тридцати, он мыслил и вел себя (особенно по отношению к жене) как шестидесятилетний старик. Анри вообще подозрительно относился к хозяевам, считая подозрительность неотъемлемой частью своей профессии; что же касается Д'Аламбера, то его молодой слуга опасался вдвойне. До этого Анри служил графу де Ложу; выходки этого человека были предсказуемы, и с ними ничего не стоило справиться. Этот же Д'Аламбер оказался чудаковатым стариком. Умник, холостяк, затворник. Низкого роста, деликатный, почти женоподобный. Рисует какие-то странные знаки на листках бумаги, которые разбрасывает по всему дому, утверждая, что эти знаки отражают расположение планет. Поначалу Анри даже думал, что он и его молодая жена имеют дело с астрологом или некромантом, и не раз говорил Жюстине, что им надо бежать куда глаза глядят, пока хозяин не превратил их в кур. Но Д'Аламбер оказался не магом, а ученым. Въехав в новый дом, он через несколько месяцев вообще перестал писать и проводил дни напролет, мечтательно глядя в пространство. Он был неприхотлив, и одно это делало его идеальным хозяином, но Анри все равно негодовал, подозревая Д'Аламбера в темных тайных пороках (правда, он отказался объяснить жене, в чем именно они заключаются). Жена, напротив, испытывала глубокую симпатию к старику. Она понимала, что он был несчастлив в любви.
Анри чистил башмаки хозяина. Жюстина варила яйца на завтрак для мсье Д'Аламбера.
— Надеюсь, он не начнет снова заниматься своей астрологией.
— Он пишет какие-то слова, муженек. Да и какой вред может быть, если он занимается делом, вместо того чтобы целыми днями пялить глаза на стены? Мы живем с ним уже шесть лет, и пять из них он только и делает, что мечется по своим комнатам, как раненый пес.
По истечении шести лет службы у нового хозяина Анри и Жюстина понимали его не больше, чем в первый день. Тогда, в 1776 году, Д'Аламбер как член Академии получил в пользование эту квартиру, а Анри и его молодая жена были приставлены к нему для услуг и работы по дому. Для Анри это было повышение, и, глядя на состояние старика, которому предстояло стать его господином, он утешал себя мыслью о том, что новая служба вряд ли окажется слишком долгой. У Д'Аламбера не было очевидных интересов, склонности к развлечениям и друзей. Казалось, он хочет полностью отдалиться от мира. Все зеркала были убраны, и старик не мог видеть собственного лица. Он ходил в ветхой поношенной одежде и не разрешал покупать новую, говоря, что умрет в старой. С первого дня своего пребывания здесь он отказался принимать посетителей, и они перестали к нему ходить. Поток писем постепенно иссяк, как высохший ручей. Казалось, если у Д'Аламбера и были когда-то знакомые, то они либо забыли о его существовании, либо умерли.
Жюстина положила на тарелку сваренные яйца и собралась нести их хозяину.
— Хотелось бы мне посмотреть, что он пишет, — беззаботно сказала она.
— Оставь его лучше в покое. Может, он пишет свою последнюю исповедь. Говорят же, что он неверующий.
Жюстина скорчила недовольную гримасу:
— Как ты можешь говорить такие страшные вещи! Это же твой хозяин.
— Но я — твой хозяин, Жюстина, и говорю то, что мне вздумается. Так вот, я не доверяю мсье Д'Аламберу, и чем меньше мы будем иметь с ним дела, тем лучше.
Жюстина вздохнула, взяла поднос и отправилась на второй этаж. Анри навел последний глянец на башмаки. Он отнесет их хозяину, и тот, вероятно, так их и не наденет. Работа по дому была не более чем пустым ритуалом, нужным скорее тем, кто его выполнял, нежели тому, ради кого все это делалось. Анри часто казалось, что он и Жюстина могут упаковать вещи и уехать, а Д'Аламбер не обратит на это ни малейшего внимания. Да что там, он этого попросту не заметит. Его абсолютно не интересовало, выметен ли пол, хорошо ли приготовлена еда и согрета ли постель. Любопытно, но иногда Анри испытывал ностальгию по тем временам, когда он служил у графа, который приходил в неописуемую ярость от малейшего упущения прислуги. С графом все было ясно: слуги всегда норовят надуть своего господина, поэтому их надо все время подгонять и проверять. Временами жизнь превращалась в сущий ад, но по крайней мере все знали свое место. Анри в равной мере ненавидел и уважал своего господина, поскольку оба чувства сливались в одно, когда дело касалось знати.
Уважал Анри и Жюстину. Правда, это было уважение, какое испытывает отец по отношению к своему ребенку, которого следует воспитать по обычаям света. Когда они поженились, Жюстине было пятнадцать лет, а Анри двадцать четыре. В первую брачную ночь она проявила полное невежество, хотя и не чувствовала отвращения к близости (за прошедшие годы Анри не раз думал об этом, подозревая, что невежество было притворным, и Жюстина разыграла его только для того, чтобы ободрить). У них до сих пор не было детей, и, пожалуй, это было благом. Жюстина стала для Анри женой и дочерью одновременно. Такова воля божья, и кто он такой, чтобы жаловаться?
Работая, он часто позволял себе размышлять и философствовать. Дел было мало, а времени для раздумий — много. Он знал, что его хозяин написал великие книги, что он умнейший человек на Земле, но в действительности между ним и Анри нет никакой разницы. Хозяин ничем не лучше своего слуги. Почему в голове лакея не могут зародиться мысли столь же глубокие, как и в голове жалкого старика, влачащего на втором этаже свое убогое существование? В чем, собственно говоря, разница между их мозгами?
На своем веку Анри прочел одну-две книги, из которых почерпнул множество вещей. Он знал, кто такой Цицерон, и мог перечислить семь чудес света. Он знал, что Земля вращается вокруг Солнца, а Луна вращается вокруг Земли. Однажды, пребывая в праздности, он вообразил Д'Аламбера Солнцем, себя Землей, а Жюстину Луной — и увидел в этой картине иллюстрацию космического равновесия их отношений. Озарение настолько поразило Анри, что он решил записать его и даже нашел для этого перо и бумагу. Но стоило ему посмотреть на чистый лист, как образ молниеносно испарился. Анри понял, что у него нет слов для выражения ясно увиденной картины. Но он дал себе клятву записывать отныне все свои наблюдения, если, конечно, найдет для этого время.
Жюстина подошла к двери кабинета, тихонько толкнув, открыла ее и увидела спину, низко склоненную над столом голову и свисавшие на плечи длинные седые волосы. Мсье Д'Аламбер не носил парика. Она поставила поднос на стол рядом с бюро хозяина, но он не пошевелился, не поднял глаза и вообще ничем не показал, что заметил присутствие Жюстины. Только движение правой руки говорило о том, что хозяин не уснул и не умер, а быстро что-то пишет.
